Узница концлагеря «Озаричи» в Белорусской ССР. Из интервью, которое Вера Сергеевна Солонович (в девичестве Курьян) дала корреспонденту издания Sputnik Игорю Козлову: «Немцы на танках гонялись за людьми. Все убегали куда глаза глядят. Моя мать убегала с только что родившейся сестрой на руках, а меня взял отец, бежали к лесу… Уцелевшие жители деревни укрылись на большом болоте, которое называлось Бабинец. Там я оказалась вместе с матерью, братом Женей и сестрой Олей. Вместе с нами были дед и тетка Ходосья с двумя детьми. Всю войну мы провели на этом болоте… В самом начале марта 1944 года немцы стали сильно обстреливать Бабинец. Нас выбили из леса и погнали в концлагерь «Озаричи»… Мы все были обречены: люди лежали на промерзшей земле, болели сыпным тифом, больные заражали здоровых. Нам просто повезло, что нас освободили 19 марта 1944 года, еще бы две недели, и никого в живых в лагере не осталось бы… В Озаричах я впервые в своей жизни сфотографировалась. Меня потеряли, и искать меня отправилась тетка Ходосья. Фотокорреспондента она приняла за переодетого немца, а фотоаппарат – за неведомый для нее вид оружия и решила, что нас с ней будут убивать. Она сказала фотокорреспонденту, что если он решил нас убить, то пусть быстрее, не мучает. На снимке на заднем плане виден силуэт человека – это моя тетка Ходосья… После освобождения из концлагеря нас привезли в Хойники… Нас всех сразу отправили в баню. Здание было белым – я никогда не видела до этого белых домов. Оно показалась мне неестественным. Люди долго из него не выходили. А из окон шел пар. Тетка Ходосья решила, что это душегубка и нас будут травить там газом. Всем нам она приказала, что когда мы войдем в это помещение, то должны как можно глубже вздохнуть, чтобы, умирая, не мучиться. Я так и сделала. Этот запах распаренных грязных человеческих тел остался со мной навсегда. Понимайте меня, как хотите, но когда человек не мылся годами – воняет он похуже скотины… Мать запрещала мне рассказывать, что я была в концлагере. Это было время, про которое у нас, белорусов, принято говорить «галеча». Не было ничего, жизнь начинали с нитки и иголки. Не знаю, можно ли об этом говорить и писать…»
